Форум литературного общества Fabulae

[Жослену Баргуану]

Май. Полдень. Облака на небе так легки.
Прохладою дыша, вдоль медленной реки,
Не торопясь, я брёл тропой береговою;
Прозрачный небосвод синел над головою,
Коврами из цветов пестрела вся земля,
Налево – камыши, направо – тополя;
Перекрывая вид, над поворотом русла
Мост арочный навис задумчиво и грустно;
Колеблемы волной, клонились тростники;
Рыбёшек маленьких забавные прыжки
И всплески плавников во многоцветной гамме
Рябили гладь воды блестящими кругами;
И птичьи голоса у рощи на краю
Прогулку тешили неспешную мою –
На разные лады, порхая вдоль опушки,
Кричали иволги и пели завирушки.
Как вдруг среди цветов, которых краше нет,
Узрел у самых ног я человечий след.
Укрыт густой травой; как падаль, безобразный,
Присыпанный землёй, отвратный, страшный, грязный –
В укромном уголку каким-то из бродяг
Был брошен догнивать изношенный башмак.
Сплошь пятка стоптана, а спереди подмётка
Оторвана; убог, как девка-нищебродка;
Похоже, что его сапожник сшил дрянной,
Он куплен был за грош в лавчонке обувной,
Пришёлся по ноге наёмному вояке,
Все земли исходил, бывал в бою и в драке;
Изрядно послужил – и прочь, с ноги долой,
Обносок траченый, дырявый и гнилой!
Печальный скрыт сюжет в затасканном ошмётке:
Убийцы кандалы – или раба колодки?
Видать, судьбы рука была столь тяжела,
Что под старинный мост беднягу загнала.
Глубокая река – советчик очень скверный.
Придя издалека, в усталости безмерной,
Бродяга второпях расстался с башмаком,
Немного подремал – и в путь. Но – босиком,
Выпрашивать другой? А может быть, напротив:
Ботинок отшвырнув, избавясь от лохмотьев,
Он в реку бросился – бездумный и шальной?
Утопшему, что спит во глубине речной,
Ни платья чистого, ни обуви не надо.
Уродливый башмак – но не могу я взгляда,
Желанью вопреки, немедля отвести
От хлама гнусного, что встретил на пути.
Он мерзок, как бандит, что с каторги явился,
Он выцвел в рыжину – под ливнями промылся;
И, думается мне, владелец башмака
Убийцею ночным мог стать наверняка,
И, жертву истерзав жестокою расправой,
Сбежать, на мостовой оставив след кровавый!
О мерзостный предмет, земной сквернящий рай,
Кто был хозяин твой – бедняк иль негодяй?
Ты в дрожь меня вогнал. Твой вид напоминает:
Пускай вокруг цветы беспечно расцветают,
Пусть веет ветерок, пусть на душе светло,
Пусть солнце греет, но – неистребимо зло.
Свидетель искренний, со всею прямотою
Твердишь ты: мир людской задавлен нищетою,
И кто не устоял под бременем невзгод -
Отчаявшись, легко чужую кровь прольёт.
Истлей, палач души и истязатель тела!
Природе до него нет никакого дела.
Вокруг него трава сплетает стебельки,
Бесстрашно на него садятся мотыльки;
Он полускрыт землёй и моховым покровом,
В нём ландыш луговой раскрылся цветом новым.

LE VIEUX SOULIER

[À Jocelyn Bargoin]

En mai, par une pure et chaude après-midi,
Je cheminais au bord de doux fleuve attiédi
Où se réfléchissait la fuite d’un nuage.
Je suivais lentement le chemin de halage
Tout en fleurs, qui descend en pente vers les eaux.
Des peupliers à droite, à gauche des roseaux;
Devant moi, les détours de la rivière en marche
Et, fermant l’horizon, un pont d’une seule arche.
Le courant murmurait, en inclinant les joncs,
Et les poissons, avec leurs sauts et leurs plongeons,
Sans cesse le ridaient de grands cercles de moire.
Le loriot et la fauvette à tête noire
Se répondaient parmi les arbres en rideau;
Et ces chansons des nids joyeux et ce bruit d’eau
Accompagnaient ma douce et lente flânerie.
Soudain, dans le gazon de la berge fleurie,
Parmi les boutons d’or qui criblaient le chemin,
J’aperçus à mes pieds, – premier vestige humain
Que j’eusse rencontré dans ce lieu solitaire, –
Sous l’herbe et se mêlant déjà presque à la terre,
Un soulier laissé là par quelque mendiant.
C’était un vieux soulier, sale, ignoble, effrayant,
Éculé du talon, bâillant de la semelle,
Laid comme la misère et sinistre comme elle;
Qui jadis fut sans doute usé par un soldat,
Puis, chez le savetier, bien qu’en piteux état,
Fut à quelque rôdeur vendu dans une échoppe;
Un de ces vieux souliers qui font le tour d’Europe
Et qu’un jour, tout meurtri, sanglant, estropié,
Le pied ne quitte pas, mais qui quittent le pied.
Quel poème navrant dans cette morne épave!
Le boulet du forçat ou le fer de l’esclave
Sont-ils plus lourds que toi, soulier du vagabond?
Pourquoi t’a-t-on laissé sous cette arche de pont?
L’eau doit être profonde ici? Cette rivière
N’a-t-elle pas été mauvaise conseillère
Au voyageur si las et de si loin venu?
Réponds! S’en alla-t-il, en traînant son pied nu,
Mendier des sabots à la prochaine auberge?
Ou bien, après t’avoir perdu sur cette berge,
Ce pauvre, abandonné même par ses haillons,
Est-il allé savoir au sein des tourbillons
Si l’on n’a plus besoin, quand on dort dans le fleuve,
De costume décent et de chaussure neuve?
En vain je me défends du dégoût singulier
Que j’éprouve à l’aspect de ce mauvais soulier,
Trouvé sur mon chemin, tout seul, dans la campagne.
Il est infâme, il a l’air de venir du bagne;
Il est rouge, l’averse ayant lavé le cuir;
Et je rêve de meurtre, et j’entends quelqu’un fuir
Loin d’un homme râlant dans une rue obscure
Et dont les clous sanglants ont broyé la figure!
Abominable objet sous mes pas rencontré,
Rebut du scélérat ou du désespéré,
Tu donnes le frisson. Tout en toi me rappelle,
Devant les fleurs, devant la nature si belle,
Devant les cieux où court le doux vent aromal,
Devant le bon soleil, l’éternité du mal.
Tu me dis devant eux, triste témoin sincère,
Que le monde est rempli de vice et de misère
Et que ceux dont les pieds saignent sur les chemins,
O malheur! sont bien prés d’ensanglanter leurs mains.
Sois maudit! instrument de crime ou de torture!
Mais qu’est-ce que cela peut faire à la nature?
Voyez, il disparaît sous l’herbe des sillons;
Hideux, il ne fait pas horreur aux papillons;
La terre le reprend; il verdit sous la mousse,
Et dans le vieux soulier une fleur des champs pousse.